Оглушенные пиаром, что был разыгран отрядами тотально отмобилизованных СМИ, публика и кинокритики поверили автору на слово, будто фильм его снят по мотивам двух бунинских произведений – «самого тонкого и чувственного» в русской литературе и самого «трагичного и страшного».

А был ли мальчик?

«Тонкое и чувственное» (рассказ «Солнечный удар») в фильме присутствует. Точнее, «просвечивает»: словно контурные линии в альбоме для раскрашивания. «Пустоты» бунинской прозы (с ее аскетично строгой лексикой и емким подтекстом) кинотворцы закрасили яркой, как у Шагала, палитрой, подрисовав роскошь гастрономии, медных самоваров и женской наготы да дюжину типажей, занятных, но не бунинских (жуликоватый «факир» да чудаковатый мальчик – скорее, гости из сказки про Буратино или из Алисиного Зазеркалья).

А вот «Окаянных дней» не обнаружилось: все «трагичное и страшное» в фильме – начиная с расстрела павлина у трамвайной остановки и кончая утоплением баржи с пленными – есть отсебятина режиссера и сценариста. Но неправ кинозритель, заподозривший их, будто бунинского дневника «не читали». Будь так, глядишь, что-то из него ненароком в «боевик» просочилось бы…

«И как Мамай, всю Русь пройдет…»

Неприемлемость для этого фильма того дневника видна с его первых же страниц:

5 февраля (1918 г.) …Вчера был на собрании «Среды». Много было «молодых». Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то хамской независимостью щеголявший стоеросовой прямотой суждений, был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник.

Читали Эренбург, Вера Инбер. Саша Койранский сказал про них:

Завывает Эренбург,

Жадно ловит

Инбер клич его, –

Ни Москва, ни Петербург

Не заменят им Бердичева.

6 февраля. В газетах – о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: «Ах, если бы!..» Ходили на Лубянку. Местами «митинги». Рыжий, в пальто с каракулевым круглым воротником, с рыжими кудрявыми бровями, с свежевыбритым лицом в пудре и с золотыми пломбами во рту, однообразно, точно читая, говорит о несправедливостях старого режима. Ему злобно возражает курносый господин с выпуклыми глазами… Женщины горячо и невпопад вмешиваются, перебивают спор частностями, торопливыми рассказами из своей личной жизни, долженствующими доказать, что творится черт знает что… Подошел высокий синеглазый рабочий и еще два солдата с подсолнухами в кулаках. Солдаты оба коротконоги, жуют и смотрят недоверчиво и мрачно. На лице рабочего играет злая и веселая улыбка, пренебрежение, стал возле толпы боком, делая вид, что он приостановился только на минуту, для забавы: мол, заранее знаю, что все говорят чепуху. Дама поспешно жалуется, что она теперь без куска хлеба, имела раньше школу, а теперь всех учениц распустила, так как их нечем кормить: «Кому же от большевиков стало лучше? Всем стало хуже и первым делом нам же, народу!» Перебивая ее, наивно вмешалась какая-то намазанная сучка, стала говорить, что вот-вот немцы придут и всем придется расплачиваться за то, что натворили. «Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем», – холодно сказал рабочий и пошел прочь.

…Блок открыто присоединился к большевикам. Напечатал статью, которой восхищается Коган (П.С.). Я еще не читал, но предположительно рассказал ее содержание Эренбургу – и оказалось, очень верно. Песенка-то вообще не хитрая, а Блок человек глупый.

8 февраля. Приехал Д. – бежал из Симферополя. Там, говорит, «неописуемый ужас», солдаты и рабочие «ходят прямо по колено в крови».

9 февраля. Вчера были у Б. Собралось порядочно народу – и все в один голос: немцы, слава Богу, продвигаются, взяли Смоленск и Бологое… Утром ездил в город. На Страстной толпа. Подошел, послушал. Желтозубый старик с седой щетиной на щеках спорит с рабочим: «У вас, конечно, ничего теперь не осталось, ни Бога, ни совести». «Да, не осталось». «Вы вон пятого мирных людей расстреливали». «Ишь ты! А как вы триста лет расстреливали?»

На Тверской бледный старик генерал в серебряных очках и в черной папахе что-то продает, стоит робко, скромно, как нищий… Как потрясающе быстро все сдались, пали духом…

Слухи о каких-то польских легионах, которые тоже будто бы идут спасать нас. Кстати, – почему именно «легион»? Какое обилие новых и все высокопарных слов! Во всем игра, балаган, «высокий» стиль, напыщенная ложь…

10 февраля. Просматривал (для «Паруса») свои стихи за 16-й год. Это я писал, сидя в Васильевском.

Вот рожь горит, зерно течет,

А кто же будет жать, вязать?

Вот дым валит, набат гудет,

Да кто ж решится заливать?

Вот встанет бесноватых рать

И как Мамай, всю Русь пройдет…

…До сих пор не понимаю, как решились мы просидеть все лето 17 года в деревне и как, почему уцелели наши головы!..

…В «Известиях» статья, где «Советы» сравниваются с Кутузовым. Более наглых жуликов мир не видел.

Немцы будто бы не идут, как обычно идут на войне, сражаясь, завоевывая, а «просто едут по железной дороге» – занимать Петербург. И совершится это будто бы через 48 часов, ни более ни менее.

…Как злобно, неохотно отворял нам дверь швейцар! Поголовно у всех лютое отвращение ко всякому труду.

«Код» Ивана Бунина

10-дневной «интродукции» достаточно, чтобы судить о дневниках и об авторе. Их «код» открылся в стихе, поражающем звучностью слога и остротой пророчества. Не странно ли: сложил его в те дни, когда Россия рукоплескала Брусиловскому прорыву. «Его степной, деревенский глаз так хваток, остер и зорок, что мы все перед ним как слепцы» – в эту оценку Бунина К. Чуковским просится ремарка: «увидеть» – не значит «понять». Не занемог ли из-за того озарения верой в свое «ясновиденье»? В померещившейся тогда «рати бесноватых» «узнал» через полтора года большевиков. Не обознался ли? Не белогвардейщина ли и интервенты сложились в «рать», едва не сгубившую Россию?

При всем многообразии наблюдений дневник строго запрограммирован:

1). предавать анафеме Ленина и большевиков;

2). клясть народ и собратьев по перу, им не противоречащих;

3). накликивать военную интервенцию.

Пункт 3-й доминирует в дневниках с активностью навязчивой идеи.

15 февраля. После вчерашних вечерних известий, что Петербург уже взят немцами, газеты очень разочаровали. Все те же призывы «встать, как один, на борьбу с немецкими белогвардейцами». Луначарский призывает даже гимназистов записываться в красную гвардию, «бороться с Гинденбургом»…

Опять несет мокрым снегом. Гимназистки идут облепленные им – красота и радость. Особенно была хороша одна – прелестные синие глаза из-за поднятой к лицу меховой муфты… Что ждет эту молодость? К вечеру все по-весеннему горит от солнца. На западе облака в золоте.

22 февраля. Вечером в Большом театре. Улицы, как всегда теперь, во тьме, но на площади перед театром несколько фонарей, от которых еще гуще мрак неба. Фасад театра темен, погребально-печален… Когда вышли из театра, между колонн черно-синее небо, два-три туманно-голубых пятна звезд и резко дует холодом… Прохожих почти нет, а кто идет, так почти бегом…

27 февраля. …Читали статейку Ленина. Ничтожная и жульническая – то интернационал, то «русский национальный подъем».

3 марта. Немцы взяли Николаев и Одессу. Москва, говорят, будет взята 17-го, но не верю и все собираюсь на юг. Маяковского звали в гимназии Идиотом Полифемовичем.

5 марта. На Ильинке возле банков туча народу – умные люди выбирают деньги. Многие тайком готовятся уезжать… В вечерней газете – о взятии немцами Харькова. Газетчик, продавший мне газету, сказал: «Слава Тебе Господи. Лучше черти, чем Ленин».

7 марта. В городе говорят: Они решили перерезать всех поголовно, всех до семилетнего возраста, чтобы потом ни одна душа не помнила нашего времени. Спрашиваю дворника: Как думаешь, правда? Вздыхает: Все может быть, все может быть…

24 марта. Теперь, несчастные, говорим о выступлении уже Японии на помощь России, о десанте на Дальнем Востоке; еще о том, что рубль вот-вот совсем ничего не будет стоить.

16 апреля. Часто вспоминаю то негодование, с которым встречали мои будто бы сплошь черные изображения русского народа. Да еще и до сих пор негодуют, и кто же? Те самые, что вскормлены, вспоены той самой литературой, которая сто лет позорила буквально все классы, то есть «попа», «обывателя», мещанина, чиновника, полицейского, помещика, зажиточного крестьянина, – словом вся и всех, за исключением какого-то «народа», – «безлошадного», конечно, – «молодежи» и босяков.

20 апреля (с 16 апреля Бунин – в Одессе. – А.К.). Бешенство слухов: Петроград взят генералом Гурко, Колчак под Москвой, немцы вот-вот будут в Одессе… Какая у всех свирепая жажда их (большевиков. – А.К.) погибели! Нет той самой страшной библейской казни, которой мы не желали бы им. Если б в город ворвался хоть сам дьявол и буквально по горло ходил в их крови, половина Одессы рыдала бы от восторга… Засыпаешь, изнуренный от того невероятного напряжения, с которым просишь об их погибели… А наутро опять отрезвление, тяжкое похмелье, кинулся к газетам, – нет, ничего не случилось…

 

Занятно: два года обитая в аду «красного террора» Бунин ни разу не подвергся ущемлению властями – хотя в Москве и Одессе получал обширную корреспонденцию, чуть ли не каждый вечер хаживал в гости, посещал литературные диспуты, театры, митинги. Побывал и на первомайских торжествах в Одессе:

Возле Соборной площади порядочно народу, но стоят бессмысленно, смотрят на всю эту балаганщину необыкновенно тупо… Были «живые картины», изображавшие «мощь и красоту рабочего мира», «братски» обнявшихся коммунистов, «грозных» рабочих в кожаных передниках и «мирных пейзан», – словом, все, что полагается, что инсценировано по приказу из Москвы, от этой гадины Луначарского.

Но случилось все же, что однажды его «обидели», о чем 25 апреля сделал запись:

«Вчера поздно вечером, вместе с «комиссаром» нашего дома, явились измерять в длину, ширину и высоту все наши комнаты «на предмет уплотнения пролетариатом». Все комнаты всего города измеряют, проклятые обезьяны, остервенело катающие чурбан! Я не проронил ни слова, молча лежал на диване, пока мерили у меня, но так взволновался от этого нового издевательства, что сердце стукало с перерывами и больно пульсировала жила на лбу. Да, это даром для сердца не пройдет. А какое оно было здоровое и насколько бы еще меня хватило, сколько бы я мог еще сделать!..

Когда дописывал предыдущие слова – стук в парадную дверь, через секунду превратившийся в бешеный. Отворил – опять комиссар и толпа товарищей и красноармейцев. С поспешной грубостью требуют выдать лишние матрацы. Сказал, что лишних нет, – вошли, посмотрели и ушли. И опять омертвение головы, опять сердцебиение, дрожь в отвалившихся от бешенства, от обиды руках и ногах.

Чуть не лишился пары матрасов! Не бог весть как страшен «потолок страха» в «самом страшном» якобы произведении русской литературы.

…Пожалуй, даже не озлобленность удручает в его брюзжании, а высокомерие к собратьям по перу, отречение от русской литературы. А сам-то – из высших и высокочтимых ее жрецов! «Выньте Бунина из русской литературы, – писал Горький, – и она потускнеет, лишится радужного блеска и звездного сияния его одинокой страннической души».

«Окаянные дни» в самом деле страшны – психологизмом показа депрессивного состояния у творческой личности (Бунин того не осознал, видимо, до конца жизни).

Была ли баржа?

Как ни предвзят он был, до лжи не опускался. Писал о том, что видел, а если лишь слышал, предупреждал: «сие – из слухов». Так, в марте некто Д. сообщил:«Большевики творят в Ростове ужасающие зверства. Расстреляли 600 сестер милосердия». Бунин это принял с оговоркой: «Ну, если не 600, то все-таки, вероятно, порядочно. Не первый раз нашему христолюбивому мужичку, о котором сами же эти сестры распустили столько легенд, избивать их, насиловать». Фильм «Солнечный удар» бунинской щепетильностью не страдает.

…Подтверждений о «барже смерти» мне найти не удалось. Даже певец белогвардейщины Шамбаров (уверяющий, например, что от «красного террора» в Крыму погибли десятки тысяч, а от белого, в Симферополе, …десятеро) до этого не опустился. Не нашел и сибирский историк А. Кунгуров, чье расследование гласит:

«Во-первых, это сложно технически, поскольку баржа не имеет кингстонов, открыв которые, можно отправить ее на дно, баржу можно сжечь, если она деревянная, или взорвать, разместив заряды ниже ватерлинии. Есть еще вариант расстрелять из артиллерийских орудий, но попасть надо ниже ватерлинии, а снаряды от поверхности воды имеют свойство рикошетировать. Во-вторых, баржа – это транспортное средство, крайне дефицитное в условиях разрухи».

Кунгуров не поленился изложить и ретроспективную историю плавучих тюрем (каковые еще в XVIII веке были применены англичанами в войне с бурами).

«Первыми в России плавучую тюрьму создали белые во время ярославского мятежа летом 18-го, – читаем у него. – Заключили в нее 82 гражданских лица – коммунистов и им сочувствующих. Вскоре одну часть города заняли красные, в другой оборонялись мятежники, а баржа с заключенными оказалась как раз между ними. Арестованные сидели там без воды и еды, а над головой свистели пули и снаряды. К счастью, один из снарядов перебил якорный трос, и баржу снесло течением в расположение красных»… Красные также использовали баржи в качестве тюрем. Но как только мы встречаем упоминания о затопленных баржах с врагами советской власти, тут же веет маразмом… Пленных врангелевских офицеров никто баржами не топил».

Косвенное подтверждение этого содержит «Повесть о жизни» К. Паустовского, очевидца бегства белых из Одессы в январе 1920-го. В редакцию газеты, где он подвизался корректором, незадолго перед тем наведался Бунин. Знавший многие его стихи, отрывки из его прозы наизусть, Паустовский оробел и онемел от счастья. Ему запомнилось невеселое замечание гостя, что в Одессе «даже море пахнет ржавым железом», после чего тот перевел разговор на сводки с фронтов. Видимо, взвешивал мысленно все «за» и «против» бегства за кордон. Не находился ли он на борту одного из судов белогвардейской флотилии, отплытие которой Паустовский потом наблюдал с обрыва?

«…Конвоировавший пароходы миноносец дал два выстрела, – читаем у него описание «одесских проводов». – Советская артиллерия не ответила… В этом молчании победителей был тяжкий укор».

«Как это все случилось?»

…По теперешним своим взглядам, чувствам Михалков, разумеется, с Буниным. Не заманчиво ли – сотворить «фильм-проповедь» с обоснованием своих радикально преображенных воззрений на Россию и ее историю как бы в союзе с нобелевским лауреатом? То, что на ниве истории Бунин несостоятелен как «гид», а его «Окаянные дни» – как путеводитель, не беда: режиссер и сценарист с лихвой пропитали свое творение духом тяжкой депрессии (осложненной в душе Мастера не понятыми им событиями) .

По ходу фильма рефреном звучит вопрос: «Как это все случилось?» Что под этим «это все» имеется в виду? Вариантов, предположительно, два. Первый: события от белого парохода (1907 г.) до мифической баржи (1920 г.), когда зрела «гибель России и русского мира». В. Мараховский (автор одной из рецензий) решительно возражает:

«В реальности Россия как не была идиллией в 1907-м, так и не погибла в 1917-м. После февральской катастрофы в России разгорелась кровавая гражданская война, унесшая миллионы жизней, но Россия сумела воссоздать государственность, победила в страшнейшей войне в истории, добилась выдающихся успехов в искусстве, науке, здравоохранении».

Вариант №2: события 1919–1920 гг., при власти Врангеля в Крыму, пока его не разгромили «непрезентабельные», на взгляд Бунина, красноармейцы «одеты в какую-то сборную рвань, – насмешничал в дневнике. – Иногда мундир 70-х гг., иногда, ни с того ни с сего, красные рейтузы и при этом пехотная шинель и громадная старозаветная сабля».

Превосходство «рвани» над «белой костью» смущало многих, кого обидела революция. Например, отца Димитрия, епископа армии и флота при штабе Врангеля:

«Можно не соглашаться с большевиками и бороться против них, но нельзя отказать им в колоссальном размере идей политико-экономического и социального характера. А что же мы могли противопоставить? Старые привычки? Реставрацию изжитого петербургского периода русской истории и восстановление «священной собственности»?

Отказ владыки бежать из Крыма с белыми (оставшись целым и невредимым) обусловил, видимо, гнусное предательство Врангеля (о чем речь впереди).

«Путеводитель» Устрялова

«В борьбе за Россию» – на эту книжицу еще неизвестного у нас тогда Н.Н. Устрялова я наткнулся 16 лет назад в библиотеке китайского Бюро переводов, где работал консультантом. Лучшего «путеводителя» по финальной стадии Гражданской войны не сыскать: языком высокой публицистики автор месяц за месяцем  комментировал все важное в усилиях молодой советской республики по реанимации Великой России. В статье первой («Перелом») есть мотивация: почему светлые умы в стане белых стали склоняться к красным:

«Выясняется с беспощадною несомненностью, что путь вооруженной борьбы против революции – бесплодный, неудавшийся путь. Противобольшевистское движение силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и потому невольно окружило большевиков известным национальным ореолом. Как это, быть может, ни парадоксально, но объединение России идет под знаком большевизма. Первое и главное – собирание, восстановление России как великого и единого государства. Остальное приложится».

Молодой, влиятельный октябрист, он подался в Омск к Колчаку, поверив, что тот отстаивает целостность России. Работая в его правительстве, понял, что ошибся. Результат разочарования – его «пробольшевистское» кредо.

…Книжица включила 9 его статей, что печатались в русскоязычных газетах Харбина с февраля по октябрь. Во многих затронута польская агрессия, ставшая в 1920-м «злобой дня». Он тогда не мог знать все. Того, например, что захват чужой земли поляки начали, не дожидаясь конца мировой войны: уже в феврале–марте захватив белорусские города Брест и Пинск, украинский Ковель. Как и того, что на подмогу к ним сразу же явилась

70-тысячная армия из французов и американцев польского происхождения. И что в 1919-м со складов США в Европе получили военного имущества на 60 млн долларов, в 1920-м – на 100 млн, а весной 1920-го Англия, Франция, США поставили им 1500 орудий и 700 самолетов, обеспечив превосходство в воздухе. Не дошли до Устрялова и сведения о проекте Пилсудского Międzymorze («Междуморье») – конфедерации из Польши, Украины, Белоруссии, Литвы, Латвии, Эстонии, Молдавии, Венгрии, Румынии, Югославии, Чехословакии и Финляндии («держава» простиралась бы от Чёрного моря и Адриатики до севера Балтики).

Талант аналитика-провидца помог Устрялову учесть даже то, чего не ведал. Дал отповедь и Пилсудскому: Среди «карликовых империализмов», рожденных Первой мировой, читаем в статье «Старый спор» от 28 мая, «империализм польский» сразу же показал себя «наименее умеренным и наиболее претенциозным». Есть в книге и экскурс в историю (как напрашивались польские вельможи в поход Наполеона). Выражена озабоченность играми Пилсудского на идеях «самостийности» Украины.

Ни в СМИ, ни в фолиантах историков я не нашел столь глубокого (и с нашими днями стыкующегося) анализа советско-польской войны: тогда Антанта и США играли Польшей как таранным бревном против России, ныне США и ЕС – Украиной.

Главное же в статье – призыв Устрялова ко всем русским людям, включая стоящих с оружием в руках по иной от Красной армии линии фронтов (особенно к Врангелю):

«…Поражение России в этой войне задержит надолго ее национально-государственное возрождение, углубит разруху, укрепит расчленение, парализует власть. И не значит ли это, что русская кровь, ныне льющаяся у Киева и Смоленска, есть священная для нас, жертвенная кровь за родину, за ее честь и будущее? Ужели этого не понимают, не хотят понять на юге? Ужели этого не чувствует Врангель? И неужели ему не раскроет глаза даже доблестный пример старика Брусилова?»

Портрет А.А. Брусилова

 

Алчущие паны, предатель-барон

В отличие от Бунина (в комфорте и безопасности поругивавшего «мужичье»), порочность уклада дореволюционной России осознал к концу Гражданской войны даже Врангель (его слова, что «крупное землевладение отжило свой век» покоробили бы и Бунина и, видимо, Михалкова). Барон зазвал в Крым Кривошеина (некогда «правую руку» Столыпина), экс-марксиста П. Струве (участника создания ленинской «Искры»). Были легализированы постреволюционные самозахваты земли, крестьян стали наделять хуторами. Врангелевский «нэп» (начатый за несколько месяцев до ленинского) ознаменовался летом 1920 г. рекордным для Крыма урожаем. Не успехи ли сгубили барона, заразив манией величия, повлекшей на путь предательства? Или он «всего лишь» жертва событий, подобно тайфуну разгулявшихся в 1920-м году?

25 апреля. На широком фронте от Припяти до Днестра польская армия вторглась с петлюровцами на территорию Советской России. Наступление сопровождалось сожжением сел, еврейскими погромами, массовыми расстрелами.

1 мая. Генерал Брусилов направил во Всероссийский главный штаб РККА письмо с предупреждением о чрезвычайной опасности нового военного конфликта.

7 мая. Поляки, взаимодействуя с Петлюрой, захватили Киев.

23 мая. В «Правде» оглашен текст воззвания «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились» от имени Брусилова и членов Особого совещания, созданного под его началом при Главнокомандующем вооруженными силами РСФСР:

«В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старшие боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их вам ни нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию… дабы, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения…»

Тысячи российских офицеров, с неудовольствием признал В. Шамбаров, пошли добровольцами в Красную армию. Поддержали «брусиловский набор» и некоторые белоэмигрантские газеты, с волнением ожидавшие: чем ответит Крым?

Врангель ответил преступным для той ситуации приказом:

«Русская армия идет освобождать от красной нечисти родную землю. Я призываю на помощь мне Русский Народ… Народу – земля и воля в устроении государства! Земле – волею народа поставленный Хозяин! Да благословит нас Бог!»

И Советская Россия, чья Гражданская война, казалось, подошла к концу, вдруг застряла между двумя жерновами: с запада на нее «Мамаем» шла рать из пассионарных польских националистов, с юга – «бесноватых рать» из остервенелых белогвардейцев. Руководство РККА, однако, от заблаговременно разработанных планов не отказывается.

5 июня. Красная армия начинает контрнаступление против поляков. «По совпадению», 6-го корпус Слащёва десантируется из Крыма в Таврию по воде, корпус Кутепова прорывается из Крыма в Таврию через Перекоп.

10 июня. Слащёв взял Мелитополь. За неделю «блицкрига» белые захватили территорию в 300 км по фронту и 150 км в глубину, то есть почти всю Северную Таврию, обеспечив себя продовольствием, конским поголовьем и прочими ресурсами.

Красная армия вынуждена воевать на двух фронтах: на западе успешно (12 июня отбивает у поляков Киев), на юге неудачно (конница комкора Д. Жлобы, пытавшаяся отвоевать Мелитополь, попадает 3 июля в окружение).

С 4 июля по 2 августа красные выбили поляков из Ровно, Минска, Вильнюса, Бреста, но 5 августа Пленум ЦК РКП(б) постановил: «Признать, что Кубано-врангелевский фронт должен идти впереди Западного фронта». А лучше бы было встать на месте и занять оборону: тогда не стряслось бы 14 августа катастрофы, вошедшей в историю как «Чудо на Висле» (разгрома Тухачевского под Варшавой), за которым последовали поражения красных у Львова, при Комарове, на Немане.

Нельзя не согласиться с В. Шамбаровым, констатировавшим в своей книге, что этим неудачам «немало способствовал важный фактор, о котором редко вспоминают: армия Врангеля», оттянувшая на себя 14 стрелковых и 7 кавалерийских дивизий Красной армии. «Причем лучших, отборных дивизий. Что случилось бы, появись они на западе, остается лишь гадать»…

Обожателю барона Врангеля кажется, что своей ремаркой поднимает среди соотечественников моральный вес белогвардейщины. Но его суждения вполне могли бы быть включены… в речь А.Я. Вышинского (если бы Врангель предстал перед советским судом). С добавлением, что преступный выбор, оглашенный тем в ответ на патриотический зов генерала Брусилова, повлек гибель десятков тысяч русских людей (не считая гибели и адских мучений 140 тысяч красноармейцев в польском плену). За унизительный мир с Польшей Советской России пришлось тогда расплатиться Западной Белоруссией и Западной Украиной…

В эмиграции цепочка «грехов» Врангеля приумножилась. Если даже Слащёв (самый успешный из белых генералов) бежал к красным, «по-устряловски» осознав, кто в действительности озабочен возрождением родины, то Врангель, находясь в эмиграции, учредил РОВС («Русский общевоинский союз») для продолжения Гражданской войны. Скончался 50-летним «от туберкулеза». По конспирологической версии (поддержанной «перестроечным прорабом» А.Н. Яковлевым), той кончине подсобили чекисты.

Но такие сподвижники Врангеля, как казачьи генералы Краснов и Шкуро, дожили-таки до виселицы. Карьера в «казачьих частях СС» одарила их званиями штурмбаннфюреров, но ненадолго: оба были осуждены советским судом и казнены  в 1947 году. Бунин, Деникин сотрудничать с немцами, как известно, отказались (а немало русских эмигрантов участвовало в антифашистском Сопротивлении). Каким оказался бы выбор Врангеля на их месте, предлагаю поразмыслить читателям.

 

Сон разума рождает чудовищ

Допускаю, что мнения могут разойтись. В поисковиках интернета сейчас не найти текстов с осуждением Врангеля (даже с упреками в его адрес). Более того, интернет полон… изъявлениями сочувствия к тем казакам-эмигрантам, что в годы Великой Отечественной встали под знамена Гитлера. Мне попалось сообщение одного из пользователей Всемирной паутины, Сергея Баймухаметова, о его «хождении по мукам» в попытках опубликовать в московских СМИ свои возражения против попыток реабилитации этих преступников. Успеха не снискал, да и в откликах на это его сообщение, наряду с изъявлением согласия и солидарности, было немало площадной ругани в его адрес.

«Сон разума порождает чудовищ» – гласит испанская поговорка, соответственно которой Франсиско Гойя написал свой знаменитый офорт. Но взаимосвязь «снов» с чудовищами бывает и «обратной»: демонстрируя «чудовищ», художник способен воздействовать на разум людей. Не прибавится ли у нас число почитателей Краснова, Шкуро и Врангеля благодаря талантливо (к сожалению) снятым кинокадрам о мифической «барже смерти»?

Наша великая Гражданская война и Великая Отечественная органически взаимосвязаны. Если мы не хотим, чтобы у нас «отняли» победу в Великой Отечественной, нельзя «обижать» и победу в войне Гражданской.

 

«Целились в коммунизм…»

«…А попали в Россию». Эта формула нашего знаменитого философа, экс-диссидента А. Зиновьева часто применяется в отношении политиков, но еще чаще, пожалуй, к творческой интеллигенции. В том же кинематографе, помимо слов, есть «зрительный ряд», оживляющий сказанное. И тут требуется осторожность, барьеры от неправдивых авторских фантазий типа упомянутой «баржи смерти». Что же касается исторического фона (в произведениях любых форм и жанров), то вникнуть в него для художника – задача подчас непосильная. Есть, однако, универсальный принцип: не покушайтесь на святыни!

У каждого народа к числу неприкасаемых святынь относятся его революции (принесшие освобождение от национального ига, либо от несправедливостей экономического уклада). И в США, и во Франции, и в Индии, ЮАР, Китае годовщина революции (сколь бы «кровавой» ни была) – это национальный праздник. Россия в этом отношении уникальна: в ней ее великая революция отмечается подобно молебнам в катакомбах на заре христианства – под паролем парада 1941 года (с умолчанием, по какому поводу тот проводился, кто его принимал).

В чем причина? Да прежде всего в непреодолимом пресмыкательстве перед «цивилизованным сообществом». Наша Октябрьская революция и наша победоносная, беспрецедентная в мировой истории Гражданская война – как бельма в глазах врагов России. Но это не значит, что к офтальмологу надо обращаться и нам.

Андрей КРУШИНСКИЙ

Администрация сайта не несёт ответственности за содержание размещаемых материалов. Все претензии направлять авторам.